— Что, Никифор Степанович, не радует Царьград? — решил немного съязвить капрал Ильин.

— Какой это к черту Царьград? Одни руины и гниющие трупы повсюду.

— Это да… — сокрушенно покачал головой капрал. — Мы их били. Это понятно. Но друг дружку-то они зачем так немилосердно резали? Эко у них тут должно было получиться осиное гнездо, если только дали волю, так и сосед на соседа с ножом пошел, не жалея ни женщин, ни детей, ни стариков.

— И не говори, — покачал головой Синицын.

— Погоди-ка, — насторожился Ильин.

— Что?

— Тише, Никифор Степанович, — сказал капрал и, прислушиваясь, стал вертеть головой. И прапорщик Синицын, и боец Клюев насторожились. Андрей даже снял с плеча винтовку и подошел к обгоревшему проему того, что когда-то было довольно крупным особняком. — Андрей, прикрой. Там что-то шевелится, нужно проверить.

— Куда ты лезешь? Малахольный! — попытался его остановить прапорщик, но было уже поздно. Иван Аркадьевич Ильин вытащил трофейный револьвер, не положенный ему по уставу, повесил на плечо винтовку и полез внутрь. Так что волей-неволей Синицын и Клюев последовали за капралом. Не бросать же его одного.

Тихо перешагивая через сгоревшие балки, они стали продвигаться внутрь особняка. Пролеты этажа в основном обвалились, поэтому дневной свет все очень хорошо освещал внутри. Но идти приходилось очень осторожно, опасаясь наткнуться на гвоздь, укрытый золой, или еще какую неприятность. Толковые кожаные сапоги, которые имелись у всего личного состава русской армии, участвовавшей в войне с Османской Империей, конечно, давали защиту, но испытывать судьбу, безусловно, никто не желал.

Рядовой Клюев был оставлен приказом прапорщика прямо у входа:

— Так. Андрей. Ты стоишь вот тут. Внутрь не входи, так как я опасаюсь обвала, если нас завалит — хоть кто-то сможет привести помощь. Хм. Если засада — поддержишь огнем из винтовки. Вот. Только нас с перепугу не постреляй, герой. — Клюев улыбнулся. — Все ясно?

— Так точно, товарищ прапорщик.

— Вот и хорошо. Вот и ладно. Ну что, друг ситный, — обратился Синицын к капралу, — пошли, что ли?

— Минутку. Оставлю-ка я тебе свою винтовку, — обратился Иван к Андрею. — Посторожи пока. А то мне с ней лазить неудобно…

Минуты три пришлось аккуратно пробираться этой парочке с револьверами в руках по особняку, пока капрал вдруг не застыл от удивления. В одном из дальних углов, забившись за обгорелые бревна, сидела сильно испачканная сажей девушка с какими-то необъятно большими глазами.

— Никифор Степанович, погляди какое диво, — Ильин улыбнулся и немного расслабился. — Вот, оказывается, что шуршало тут.

Подошедший прапорщик взглянул на девушку и тоже улыбнулся.

— Бедняга. Сколько ей лет? На вид… — он снова улыбнулся, — на вид одна сплошная сажа.

Ильин же тем временем убрал револьвер в кобуру, снял с пояса флягу, открутил крышку и, демонстративно отпив из нее немного воды, стал аккуратно протягивать ее девушке. Медленно, маленькими, медленными шагами подходя ближе. Та от такого развития события вся сжалась, но, видимо, ей жутко хотелось пить, поэтому она не стала пытаться отодвинуться или вообще бежать, а напротив, робко протянула руку к фляжке.

Прапорщик Синицын тем временем сделал несколько шагов назад, поставив свою спину под прикрытие Андрею, а сам, в свою очередь, внимательно следил за тем, чтобы у капрала никаких сюрпризов сзади не нарисовалось.

Наконец Иван Аркадьевич передал фляжку в хрупкую руку девушки и сделал шаг назад, дабы не мешать ей. Никогда в жизни он не видел, чтобы человек с такой жадностью пил воду. Да, не совсем простую, ибо устав требовал под страхом тяжелых взысканий пить только кипяченую воду, да еще желательно чуть сдобренную яблочным уксусом, но все же.

— Ты смотри, — прокомментировал прапорщик, — если так пойдет, то и мою фляжку опорожним. Она как будто не пила больше суток.

— А что, Никифор Степанович, и то — правда. Лежит нам с вами снова дорога в ротную кухню. Иваныч, наверное, от этой мороки с кипячением питьевой воды для такой орды уже все проклял. А там ведь еще уксус подмешивать. И зачем только это нужно?

— Вань, не задавай глупых вопросов. Нам же все объяснили. Ты много видел бойцов, хворающих животом? Я был в Севастопольском деле, когда англичане с французами нас осаждали. Ничего подобного там не имелось, — указал прапорщик на фляжку, — зато с больными солдатами да офицерами было во много крат хуже.

— Да я с кипячением согласен. Но уксус-то зачем?

— Он для пущего эффекта. Ведь на марше обычную воду кипяченую пьем. А тут, чтобы поменьше всякой гадости могли подцепить. Вспоминай лекцию. Помнишь, как нам говорили о том, что в древности умывание рук и лица уксусом спасало во время эпидемии чумы. Чумы!

— Ладно. Бог с ним, с уксусом. Давай фляжку лучше. Хотя… погоди. Может, она есть хочет?

— Хочешь отдать ей свой паек? Вань. Не дури. Доставим ее к ближайшему лагерю, там и накормят, и одежду выдадут.

— Так если она несколько дней не ела?

— Ты знаешь, сколько сейчас в этом городе тех, кто несколько дней не ел? Хочешь составить им компанию?

— Никифор Степанович, да что вы наговариваете? Она же много и не съест. — С этими словами Ильин снял с плеч вещмешок и, немного в нем порывшись, достал тряпичный узелок, в котором была двухсотграммовая порция сухофруктов.

— Дурак ты, Ваня.

— Не спорю я, Никифор Степанович. Но уж больно ее жалко.

— Влюбился, что ли?

— Что?

— Что слышал. Чего чудишь, спрашиваю? Из тебя обычно копейки лишней не вытянешь, а тут — хвост павлином распушил. Доведем до лагеря. Накормят там ее горячей кашей. Не забудут. У них там это дело хорошо поставлено. Знали куда шли, заранее готовили такие службы. Зачем ты отдаешь часть своего пайка? Жизнь ей это не спасет. Правда, что ли, влюбился в этого чумазика? — сказал прапорщик и по-доброму улыбнулся.

— Да какой чумазик? Что вы, Никифор Степанович. Вы посмотрите, какие у нее глаза… — Но договорить прапорщик не дал — похлопал по плечу:

— Вань, не оправдывайся, ты своего лица не видел.

— Какого лица, Никифор Степанович?

— Своего. Ты на нее смотришь завороженно.

Просидела эта троица еще минут десять в руинах, пока, наконец, Андрей их не окликнул.

— Никифор Степанович, тут патруль подошел. Спрашивает, чего мы забыли в руинах.

— Скажи, что услышали шум и пошли обследовать. Нашли девицу, которая тут пряталась, сейчас водой отпаиваем и помогаем собраться с силами. Видно, не первый день бедствует.

Но сотрудник комендатуры не поверил словам и решил проверить. Всякое бывает на войне, а тем более после нее, когда люди с оружием себе могут позволить много больше допустимого. А прецеденты изнасилований для создания идеологически верного образа русского солдата были совсем не нужны.

— Ну чего вы тут расселись? Капрал, вы разве не в курсе того, что девушку нужно не сухофруктами кормить из личного сухпайка, а доставить в ближайший лагерь для беженцев? Зачем вся эта самодеятельность?

— Товарищ поручик…

— Так. Все это кормление на пепелище прекратить. Девицу проводить до ближайшего лагеря. Приказ понятен?

— Так точно, — хором ответили капрал с прапорщиком.

— Выполняйте.

Девушка уже привыкла к солдатам, поняв, что они не хотят ей зла, а потому отреагировала довольно спокойно на их вежливое «вытаскивание» ее на улицу. Впрочем, узелок с сухофруктами, которые она только-только «поклевала», так и остался у нее в руках, несмотря на неодобрительный взгляд поручика из контрразведки.

— Товарищ поручик, это подарок. Никто меня не принуждал.

— Смотри, военное имущество девицам дарить не начни. Сердобольный наш.

— Товарищ капрал, вы кого-то ищете? — К Ильину, идущему по лагерю и всматривающемуся в обездоленных жителей Стамбула, обратился ефрейтор, дежуривший рядом с пунктом питания.